— Бросьте Шекспира, Торн, — буркнула она, сверкнув взглядом. — Этим вы не растопите во мне лед.

— Лед? — насмешливо переспросил он. — Да в вас вот-вот разгорится настоящее пламя, дикая моя гусыня. Воистину тут Шекспир, ибо, что остается моему бедному копью, которое, в самом деле, потрясаемо [11] желанием устремиться в самое пекло вашего потаенного жара? — Явный признак его возбуждения вновь надавил на нее, на этот раз еще откровеннее. — Могу я погрузить это в вас, как мы оба того желаем?

Никки задохнулась от возмущения.

— Вы, я вижу, в таких делах особенно не церемонитесь?

— А вы желаете, чтобы я сначала поухаживал за вами? — осведомился он, все еще усмехаясь, хотя глаза его теперь горели чувственным огнем. — И каким образом, Нейаки, я должен ублажить вас?

— Цветы и конфеты могли бы сослужить вам хорошую службу, — ехидно заявила она, оттягивая время в надежде, что их взаимное влечение, столь неожиданно вспыхнувшее, столь же быстро и угаснет. А ну-ка! Пусть попытается раздобыть в этом каменном склепе хороший букет и коробку вишни в шоколаде.

Ее мысли перебил его голос, тихий и какой-то таинственно-томный:

— Зачем вам цветы, когда глаза ваши цветом сами подобны весенним луговым цветам, а рот ни в чем не уступит дикой июльской розе?

Говоря это, он касался губами ее губ, нежно исследуя их форму и вкус.

Никки слышала свой участившийся пульс. Когда он вновь и вновь касался ее губами, она, при всей нелепости ситуации, не могла противиться этому.

— Ваша плоть нежнее лепестков розы, — продолжал он завораживающе нашептывать, в то время как губы его касались теперь ее шеи, — и слаще сока кленового дерева.

Его рот проделал влажную дорожку от шеи к одной из грудей. По коже ее пробежала дрожь, а соски набухли еще сильнее. Приподняв ее грудь, Серебряный Шип ласкал теперь языком кружок вокруг соска, укрытого тонким кружевом.

Никки затаила дыхание. Ее груди, стиснутые тканью, ощущали его прикосновения более полно, чем, если бы они были обнажены. И когда он легонько потеребил зубами один из ее сосков, она откинулась назад и застонала от властно охватившего ее наслаждения.

— Что это на вас такое? — пробормотал он. — И как это снять?

— Вы в своем репертуаре, — простонала она, чувствуя, однако, как в ней медленно нарастает раздражение. — Хватит придуриваться. Лифчиков с женщин он не умеет снимать!

Перехватив ее запястья одной рукой, Серебряный Шип тщетно пытался справиться с бюстгальтером, но терпение его быстро иссякло, и он просто сдернул чашечки, стащив их под ее груди. Ткань, как бы она ни была эластична, давила снизу и с боков, так что груди твердо торчали теперь перед его Жадным взором.

— А вы говорите конфеты, — вздохнул он, уставясь серебряными глазами в то, что было выставлено перед ним. — Что на свете может быть слаще фруктов, явившихся теперь передо мною? В пикантных пакани и спелых красных ягодах, возлежащих на сочном ускетомаке, не больше восхитительного вкуса и сочности, чем в этих спелых плодах.

Его ладонь чашей накрыла ее левую грудь, большой палец вдавил в кожу крестик.

Никки напряглась, дыхание у нее перехватило.

— Ягоды… и что? — прошептала она. Дьявольская улыбка скользнула по его губам.

— Ускетомаке. Дыни. Твердые, сочные дыни. — Его язык провел длинную влажную линию по окружности груди. — А пакани — это острые на вкус коричные орехи.

Договорив, он захватил губами ее сосок и легонько потеребил.

Дрожь пронзила ее с необыкновенной силой. Даже пальцы ног поджались, а кости будто расплавились.

— Могу ли я поухаживать за вами и дальше? Вкусить вас полнее?

— Можете… но только кусочек-другой, не больше, — слабым голосом отозвалась она.

Заставить ее трепетать было для него делом секунд; он играл с ее грудью, как кошка играет с мышью, пробуя ее на вкус, то ударяя языком, то перекатывая сосок между зубами, облизывая его и потягивая. Потом, совершенно неожиданно, он переменил тактику и, прильнув к ее груди жарким, влажным ртом, начал сосать так сильно, что Никки почувствовала острое наслаждение, пронизавшее все ее тело. Сокровенное место внизу живота вновь и вновь отзывалась на каждую его ласку. Кровь ее воспламенилась, пульсируя так громко, что она явственно слышала, как она проталкивается по сосудам живота, окутывая все ее существо целительной свежестью и достигая сладостной дрожью даже тех мест, о существовании которых она почти забыла.

Когда он уделил внимание и правой ее груди, проделав с нею то же самое, возбуждение увлажнило ее, и она несвязно забормотала. Серебряный Шип переменил их положение, так что Никки оказалась под ним, но она заметила это лишь тогда, когда его язык проделал влажную дорожку до кромки ее трусиков, все еще не просохших от дождя.

Первой реакцией Никки было сладостное предвкушение. Три года прошло с тех пор, как она в последний раз испытывала нечто подобное. Нет, даже больше, ибо три года прошло со времени ее развода, до которого уже год примерно не было у нее интимной связи с супругом, но даже и тогда, когда они бывали близки, она не переживала столь восхитительных ощущений. Вообще говоря, ее супруг лучшие силы расточал на стороне, за пределами брака.

Однако она не могла не вспомнить сейчас времени, проведенного со Скоттом, самое начало их отношений, когда их любовные игры еще горячили ее своей пылкостью. Ах, это приятное раздражение прелюдии! Ощущения, переживаемые ею тогда впервые, почти пугали своей силой. Сейчас новизны уже не было, но то, что она знала дальнейшее, только усиливало ее вожделение, не в малой степени пробужденное воспоминаниями… некто, кого она совсем почти не знала, распалил ее плоть до такой степени, что она ожидала теперь лишь одного — того самого неповторимого мгновения, когда…

Его язык продолжал исследовать ее, и она содрогалась в ожидании чего-то большего, чем изведано ею в прошлом. И вдруг, в какой-то момент она ужаснулась:

— Нет! Стойте! Вы не… Мы не должны!..

Его темноволосая голова поднялась между ее раздвинутых ног, шелковые пряди щекотали обнаженную кожу бедер. Его взгляд, все еще полный страсти, поразил ее.

— Что это, Нейаки? Разве вы не хотите меня? Не похоже, что вы нетронутая девственница, не искушенная в том, что ведет к близости.

— Но я ведь и не потаскуха, — сдавленным голосом отозвалась она, хотя сама понимала смехотворность подобных сентенций, изрекаемых человеку, возлежащему между ее ног. — Ваше дело верить мне или нет, но я никогда не занималась любовью ни с кем, кроме мужа. Так что у меня нет обычая отдавать свое тело незнакомым мужчинам.

— Прекрасно, Нейаки, но в том, что сейчас происходит с нами, нет ничего постыдного. Я не стану презирать вас после всего, что может между нами случиться.

— Ха! — с мрачной иронией воскликнула она. — Существует ли женщина, которая не слышала от мужчины подобных заверений? «Не волнуйся, крошка, и наутро я не перестану уважать тебя». А потом просто посылает почтой чек и…

— Хорошо ли, что вы судите обо мне по другим известным вам мужчинам? — прервал он ее. — Не значит ли это, что и я могу вас судить на тех же самых основаниях?

— Нет, — поспешно сказала она, испытывая неловкость, — но есть и более серьезные причины для осторожности. Вроде СПИДа, к примеру.

— Спид? — переспросил он.

— Да, СПИД, синдром приобретенного иммунодефицита. Если подхватить эту штучку, то и помереть недолго. А половой акт не последний способ заполучить это. Только не говорите мне, что для вас это какая-то новинка, о которой вы в первый раз слышите!

— Нет, мне известны болезни, передающиеся подобным образом, — мрачно констатировал он. — И мои люди не знали этой беды, пока нам ее не занес белый человек. Одна такая болезнь, известная как французская хворь, наша плата за то, что называется прогрессом, но я не знаю ни одной любовной болезни, от которой люди помирали бы.

— Вы говорите о венерических заболеваниях, которые подконтрольны медицине. О СПИДе такого не скажешь, и по мне, так лучше воздержаться, чем потом проклинать себя. — Поскольку он ничего не ответил, она жестко договорила: — Иными словами, шутки в сторону, парень, время забав миновало. Так что позвольте мне встать.